Прочитав эту выдержку из книги нашего «референта» и друга Леонида Петровича Решетникова, изданную в Москве в марте 2013 г., думается, что все в ней сказано, что у нас «там», в России, настоящие братья. Что надежда увидеть Россию вышедшей из противоречий, и, по настоящему, перевернуть страницу своего советского прошлого — отнюдь не несуразно. Поэтому мы захотели воспроизвести эту главу как вступление к конференции, которую прочитает автор, 2-ого декабря с.г., по приглашению «Союза Дворян» и «Русского Моста». Т.Ш.

Русские изгнанники начала XX в., так называемая «первая волна эмиграции», тяжко тосковали по России. Эту тоску нельзя назвать, как принято говорить, «ностальгией». Нет, это была не ностальгия, а медленное умирание от осознания того, что больше никогда не увидишь России, не вдохнёшь её воздуха, не пройдёшь её лесными тропами, не услышишь малинового колокольного перезвона над тихой спокойной рекою. Никогда больше не услышишь боя московских курантов, звуков Преображенского марша, исполняемого почётной ротой Зимнего дворца, никогда не увидишь знаменитых парадов непобедимой Императорской гвардии на Марсовом под громогласное «ура» в ответ на Государево «Здорово, молодцы!» Никогда не услышишь той неповторимой русской речи, на которой говорили и дворяне, и мещане, и крестьяне. Никогда не увидишь «бег санок вдоль Невы широкой», удалых троек златоглавой Москвы, знаменитых Нижегородских ярмарок. Как человек не может жить без воздуха и воды, так и православный русский не может жить без России. А она была недосягаемой для русских беженцев, оказавшихся за границей, недосягаемой и для тех, кто остался в СССР, так называемых подсоветских. Причём русский человек в Советском Союзе ещё более обостренно чувствовал ужасающую разницу между православным царством и тиранией большевизма. В русском человеке понимание несоответствия России и совдепии всегда присутствовало. В критические для страны дни оно проявлялось и у многих из тех, кто, казалось бы, бесповоротно принял советское за исконное, родное. Особенно это характерно для Великой Отечественной войны. Константин Симонов в 1941 г. с удивлением и радостью открывал для себя и для своих боевых товарищей:
Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Но, конечно, в отличие от тех, кто остался в СССР под пятой беспощадной диктатуры, русская эмиграция была свободна в анализе, в осмыслении того, что произошло с народом и Родиной. Поражение белых армий в Гражданской войне, безуспешность многочисленных попыток вооруженного противодействия большевизму подталкивали русскую беженскую мысль к поиску глубинных причин великой трагедии. Всё большая часть изгнанников приходила к выводу, что в основе русской трагедии 1917— 1 918 гг. лежит отступничество от Бога и Царя. Оказалось, что только вера и Царь делали Россию русской. А значит, и само общество могло быть русским только при православной вере и православном Царе. В эмигрантском Париже Георгий Иванов напишет о Царской Семье:
Эмалевый крестик в петлице,
И серой тужурки сукно.
Какие прекрасные лица,
И как это было давно.
Какие прекрасные лица,
И как безнадежно бледны:
Наследник, Императрица,
Четыре Великих Княжны.

Эти два слова — «прекрасные» и «безнадежно» точно рисуют ужас положения: прекрасное — безнадежно ушло, Русские изгнанники и верные Православию «подсоветские» люди мучительно осознавали, что Россия ушла от них, подобно граду Китежу, в иное измерение. Это прочувствовала Марина Цветаева:
С фонарём обшарьте Весь подлунный свет!
Той страны на карте —
Нет, в пространстве — нет.
Выпита как с блюдца, —
Донышко блестит.
Можно ли вернуться В дом, который — срыт? (…)
Той, где на монетах
— Молодость моя,
Той России — нету.
— Как и той меня.

Другой беженец, историк и поэт, ученик Н. С. Гумилёва, Георгий Адамович, задавал вопрос всей русской эмиграции:
Когда мы в Россию вернёмся…
О Гамлет восточный, когда?
Пешком, по размытым дорогам,
В стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов,
Без всяких там кликов, пешком,
Но только, наверное, знать бы,
Что вовремя мы добредём…

Поэт не связывал возвращение в Россию с военными победами, с личностями вождей, с политической демагогией. Они не нужны и бессильны. Пешком, в «стоградусные» холода — вот как надо возвращаться домой, в Россию. Только так, покаянно, как блудный сын… Но Адамович понимает, что после всего свершившегося даже такое возвращение вряд ли возможно. С предельной беспощадностью и бесстрашием говорит он о единственно возможном варианте возвращения в Россию:
Пора собираться. Светает.
Пора бы и трогаться в путь.
Две медных монеты на веки.
Скрещённые руки на грудь.

То есть душа России находится в Царствии Небесном, и только там можно соединиться с ней. В этом выводе глубокий смысл. После февральско-октябрьского безумия 1917 года, сокрушившего тысячелетнюю православную цивилизацию под именем Россия, 17 июля 1918 г. в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге она была убита и прекратила своё существование.
Воскрешение России, если оно только состоится, станет не результатом нового гражданского противостояния или приходом к власти очередного «вождя», который «спасёт» страну и восстановит её величие. Воскресение России может стать только Чудом Божьим. Как Господь мог в один миг воскресить четырёхдневного мертвеца Лазаря, так Он может в один миг воскресить Россию. Но для этого должно быть выполнено лишь одно условие: мы обязаны стать достойными этого Чуда. Не сидеть и ждать, когда оно состоится, а стремиться своей жизнью, своими поступками вернуться на путь Веры и Любви.
Святая Русь не ушла в небытие. Известно, что у Бога нет мёртвых, но все живы. Жива и Святая Русь. Достаточно приехать в Троице-Сергиеву Лавру или Оптину пустынь, чтобы понять — она здесь, она рядом с нами. Святая Русь живёт в соборах Кремля, в иконах Андрея Рублёва, в творчестве Пушкина, в ратных подвигах наших предков. Она живёт в каждом из нас, когда мы следуем или стараемся следовать её идеалам, а не законам лукавого века сего. Мальчишки 6-й роты Псковской дивизии, павшие на Кавказе как один, но исполнившие свой долг до конца, — это Святая Русь. Офицер, закрывший своим телом гранату и спасший своих солдат, — это Святая Русь. Ибо одним из самых главных камней в основании Святой Руси была евангельская заповедь: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:13).
С каждым годом растёт число областей, причём не только в Российской Федерации, но и на Украине, то есть на сакральной территории Святой Руси, где на дорогах люди ставят транспаранты с портретом императора Николая II и с надписью: «Прости нас, Государь!» То, что было невозможно ещё 10 лет назад, происходит сегодня, и в этом тоже есть признаки стремления вернуться в Россию, в которой покаяние и сострадание являлись отличительной чертой православной цивилизации.
Возвращение в Россию, в Святую Русь невозможно без обретения её внутри себя, в своей душе. Именно в наших душах, прежде всего, идёт борьба Святой Руси с окаянной нерусью. В какие бы одежды ни рядилась окаянная нерусь, она должна быть решительно и бесповоротно отвергнута нами. Между тем до сих пор мы сталкиваемся с попытками скрестить «ежа и ужа» (то есть ленинизм-сталинизм с Православием и русской традиционной государственностью). Люди, называющие себя православными, всерьёз задумываются, как «соединить Ивана Ильина и Иосифа Сталина». Да никак!
Выдающийся русский философ И. Ильин с презрением и брезгливостью относился к идеям некоторых эмигрантов (младороссов) «признать и понять» Сталина. Он обосновывал это своё отношение именно с позиции глубоко верующего православного человека. А у нас до сих пор не хотят или не в состоянии понять, что такое соединение равносильно отречению от Христа. Один православный священнослужитель (?!), этакий мичуринец позднего периода заката социализма, предлагает новый вариант богохульного «скрещения» — лозунг, точнее слоган, «объединения нации»: «Александр Невский — Сталин — Достоевский». Приехали, конечная станция «Тупик сталинизма». Отсюда в Россию уж не вернуться.
Часто приходится слышать, дескать, Россия такая убогая, но любить её надо все равно («мать не выбирают»). А какая «такая»? У нас изумительная, прекрасна необъятная Родина с великой историей и культурой, великим прошлым и, возможно, (если не подведём), не менее великим будущим. Как нам созвучны слова поэта Г. Гладкова о России:
О Господи! Какая красота:
Прожилки рек и синие озёра,
Надежда, Вера и Любовь во взоре —
О Господи! Какая красота!
Спаси и сохрани её, Господь,
Мою Россию, Родину, Отчизну.
Спаси и сохрани её, Господь!

То, что мы её предали в 1917 и в 1991 гг., отдав на растерзание извергам и проходимцам, и продолжаем, к сожалению, зачастую предавать и сегодня своим малодушием, праздностью, чужебесием, в этом виновата не она, наша Россия, а мы. Какой будет Россия, зависит только от нас: осознаем, что нет у нас иного пути, кроме родного Православия, родной истории, родной литературы, родного языка, — выживем. Если будем попрежнему пытаться соединить Бога с дьяволом, будем слушать бесноватых доморощенных фюреров, крайне левых, крайне правых, крайне либеральных, крайне ненормальных, будем соглашаться с тем, что «Россия имеет право на красный эксперимент», а «Сталин был эффективный менеджер», будем равнодушно взирать как в наших храмах кощунствуют, во всеуслышание оскорбляют нашего Патриарха — неминуемо сгинем, и на этот раз навсегда.
Но есть надежда, что этого всё-таки не случится. Ещё в начале XX в. святой праведный Иоанн Кронштадтский говорил: «Я предвижу восстановление мощной России, еще более сильной и могучей. На костях мучеников, как на крепком фундаменте, будет, воздвигнута Русь новая — по старому образцу; крепкая своей верою во Христа Бога и во Святую Троицу! И будет по завету святого князя Владимира — как единая Церковь! »

Когда наша армия освободила нацистский лагерь смерти Заксенхаузен, то на стенах его казематов было обнаружено стихотворение неизвестного русского солдата, умершего в плену. Оно было посвящено России, которую ему никогда не было суждено более увидеть:
Я вернусь еще к тебе, Россия,
Чтоб услышать шум твоих лесов,
Чтоб увидеть реки голубые,
Чтоб идти тропой твоих отцов.

…Апрель 2004 г. Светлая седмица. Мы, сотрудники посольства Российской Федерации в Греции, съезжаем на предоставленном греками автомобиле с асфальтовой дороги на проселочную. Впереди пылит машина с нашими греческими спутниками, Вокруг разворачивается однообразная картина: покрытые высокой колючкой холмы, вдалеке мелькает бирюзовая полоска моря. Мы на острове Лемнос, или, как его называют греки, Лимнос.
Греческих спутников нашли в селе Портиану. Так посоветовал нам префект острова, когда мы неожиданно нагрянули к нему из Афин с просьбой помочь найти русское кладбище, которое должно быть на Лемносе. Ведь через остров в 1920— 1921 г. прошли свыше 30 тысяч русских беженцев, спасавшихся от красного террора — сначала семьи продолжавших борьбу офицеров, раненые, больные, престарелые, дети погибших воинов Белой армии, затем кубанские, донские и терские казаки.
Воодушевленный нашим приездом префект — русские, мол, здесь не бывают, а остров чудесный, вот бы туристов из России побольше, — подтвердил: да, кладбище есть, точнее было, так говорят старики. Само место он не знает, но район известен, около села Портиану, там ещё англо-французское кладбище времен Первой мировой войны. На Лемносе находился штаб антантовских войск, который возглавлял У. Черчилль. «Если не найдёте своих на этом кладбище, то поспрашивайте у жителей Портиану».
Антантовское кладбище выглядело как национальный английский парк: ухоженные газоны, средиземноморские сосны, ровные ряды белых надгробий, памятники. Русских могил мы здесь не обнаружили. Немного растерянные, стоим на площади сонного села — солнце в зените, два часа пополудни, греки до пяти попрятались от изматывающей жары в своих домах. Вокруг ни души. Но вот появляется какой-то человек и сразу без колебаний отвечает на наш вопрос: да, русское кладбище здесь недалеко, в километрах трех-четырех, он давно там не был, но сейчас позовет крестьянина, который пасет в том районе овец и хорошо знает дорогу.
На двух машинах мы трясёмся по каменистой, ухабистой колее, всё смотрим, когда появятся ограды, кресты. Поднимаемся на очередной холм, греки выходят из машины, машут нам. Вокруг море колючек, дальше настоящее море, островок с церквушкой, противоположный берег залива. Красиво, но больше ничего не видим. Это русское кладбище, утверждают наши проводники. Молча бредем но заросшему полю и натыкаемся на край ушедшей в землю плиты, руками расчищаем, читаем: «Елизавета Ширинкина, два года». Вот ещё одна плита, расколотая, но слова читаются: «Таня Мухортова». В десятке метров поодаль нашли ещё надгробие: «Георгий Абрамов. Один год». Вместе с нами поле уже прочесывают и греки. Указали на едва различимые могилы. Смогли прочитать только имена — Александр, Анна. И всё. Как всё? Ведь здесь должны быть сотни могил. Да, говорят греки, их здесь не меньше трехсот, ещё в конце 60-х гг. над многими могилами были кресты. Но прошло столько лет с октября 1921 г., когда русские покинули остров…
Потрясенные, мы стояли на холме залитого солнцем Лемноса. Тишина, морская гладь, а там, далекодалеко, — Россия. «Давайте споём», — неожиданно предложил мой товарищ, и мы втроём запели: «Христос воскресе из мертвых смертью смерть поправ…». Пели и плакали, обернулись — греки тоже плачут, говорят: а мы все думали, когда же русские вспомнят о своих…
Когда? Только выйдя на вековую тропу наших отцов и прадедов, мы ВСПОМНИМ ВСЁ, — и тогда вернёмся в свой родной дом, в нашу Россию.

Леонид П. Решетников